Неточные совпадения
Думая так, я с невольном биением сердца
глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об
берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима.
— А вот что! — сказал барин, очутившийся
на берегу вместе с коропами и карасями, которые бились у ног его и прыгали
на аршин от земли. — Это ничего,
на это не
глядите; а вот штука, вон где!.. А покажите-ка, Фома Большой, осетра. — Два здоровых мужика вытащили из кадушки какое-то чудовище. — Каков князек? из реки зашел!
Во время покосов не
глядел он
на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он
глядел вместо того
на какой-нибудь в стороне извив реки, по
берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он
глядел, как этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и
глядя в то же время пристально вздоль реки, где в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально
на мартына, уже поймавшего рыбу.
Раскольников вышел из сарая
на самый
берег, сел
на складенные у сарая бревна и стал
глядеть на широкую и пустынную реку.
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль
глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким
берегамЧернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
Глядя с напряженным любопытством вдаль,
на берег Волги, боком к нему, стояла девушка лет двадцати двух, может быть трех, опершись рукой
на окно. Белое, даже бледное лицо, темные волосы, бархатный черный взгляд и длинные ресницы — вот все, что бросилось ему в глаза и ослепило его.
Сколько раз он подъезжал к
берегу,
глядя на противоположную сторону! Как хотелось ему вскочить
на этом коне
на отваливающий паром и взобраться
на гору, узнать, спросить…
И сама бабушка едва выдержала себя. Она была бледна; видно было, что ей стоило необычайных усилий устоять
на ногах,
глядя с
берега на уплывающую буквально — от нее дочь, так долго покоившуюся
на ее груди, руках и коленях.
Спутники мои беспрестанно съезжали
на берег, некоторые уехали в Капштат, а я
глядел на холмы, ходил по палубе, читал было, да не читается, хотел писать — не пишется. Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась.
Направо идет высокий холм с отлогим
берегом, который так и манит взойти
на него по этим зеленым ступеням террас и гряд, несмотря
на запрещение японцев. За ним тянется ряд низеньких, капризно брошенных холмов, из-за которых
глядят серьезно и угрюмо довольно высокие горы, отступив немного, как взрослые из-за детей. Далее пролив, теряющийся в море; по светлой поверхности пролива чернеют разбросанные камни.
На последнем плане синеет мыс Номо.
Ужели есть сады, теплый воздух, цветы…» И цветы припомнишь,
на которые
на берегу и не
глядел.
— И точно я рад: теперь
на карту хоть не
гляди, по ночам можно спать: камней, банок,
берегов — долго не дождемся».
Мы
глядели на некоторые беседки и храмы по высотам, любовались длинною, идущею параллельно с
берегом, кедровою аллеею.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы
берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не
глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
С последним лучом солнца по высотам загорелись огни и нитями опоясали вершины холмов, унизали
берега — словом, нельзя было нарочно зажечь иллюминации великолепнее в честь гостей, какую японцы зажгли из страха, что вот сейчас, того
гляди, гости нападут
на них.
Мы не верили глазам,
глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой
берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К
берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Романтики,
глядя на крепости обоих
берегов, припоминали могилу Гамлета; более положительные люди рассуждали о несправедливости зундских пошлин, самые положительные — о необходимости запастись свежею провизией, а все вообще мечтали съехать
на сутки
на берег, ступить ногой в Данию, обегать Копенгаген, взглянуть
на физиономию города,
на картину людей, быта, немного расправить ноги после качки, поесть свежих устриц.
Я — ничего себе: всматривался в открывшиеся теперь совсем подробности нового
берега,
глядел не без удовольствия, как скачут через камни, точно бешеные белые лошади, буруны, кипя пеной; наблюдал, как начальство беспокоится, как появляется иногда и задумчиво поглядывает
на рифы адмирал, как все примолкли и почти не говорят друг с другом.
Шкуна возьмет вдруг направо и лезет почти
на самый
берег, того и
гляди коснется его; но шкипер издаст гортанный звук, китайцы, а более наши люди, кидаются к снастям, отдают их, и освобожденные
на минуту паруса хлещут, бьются о мачты, рвутся из рук, потом их усмиряют, кричат: «Берегись!», мы нагнемся, паруса переносят налево, и шкуна быстро поворачивает.
Переправа через скалу Ван-Син-лаза действительно была очень опасна. Я старался не
глядеть вниз и осторожно переносил ногу с одного места
на другое. Последним шел Дерсу. Когда он спустился к
берегу моря, я облегченно вздохнул.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял большое удовольствие. Я сел
на песок и стал
глядеть в воду. Что-то особенно привлекательное есть в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о
берег.
Глядишь на тот
берег, и кажется, что будь я каторжным, то бежал бы отсюда непременно, несмотря ни
на что.
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а он
глядел,
глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит, за реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат
на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
По колоссальной живой странице,
глядя на которую Евгения Петровна задумала свои первые девичьи думы, текла тихая мелководная речка с некрутыми черноземными
берегами.
Безучастным, скучающим взором
глядел генерал из окон нового дома
на воды Вопли и
на изрытый, изуродованный
берег ее, тот самый, где было когда-то предположено быть лугу и цветнику.
— Да-с… Осень, осень, осень, — говорил старик,
глядя на огонь свечи и задумчиво покачивая головой. — Осень. Вот и мне уж пора собираться. Ах жаль-то как! Только что настали красные денечки. Тут бы жить да жить
на берегу моря, в тишине, спокойненько…
Сначала свистнул
на Волге пароход, а Разноцветов, стоя
на берегу,
глядел, как"Русалка"громыхает колесами, и приговаривал: поплавай, чертова кукла, поплавай! не много наплаваешь!
Крепко, свежо и радостно пахло морским воздухом. Но ничто не радовало глаз Елены. У нее было такое чувство, точно не люди, а какое-то высшее, всемогущее, злобное и насмешливое существо вдруг нелепо взяло и опоганило ее тело, осквернило ее мысли, ломало ее гордость и навеки лишило ее спокойной, доверчивой радости жизни. Она сама не знала, что ей делать, и думала об этом так же вяло и безразлично, как
глядела она
на берег,
на небо,
на море.
Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся
на коней ретивых;
Вдоль
берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще
глядитВеликий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.
— А ты погляди, как мало люди силу
берегут, и свою и чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша —
гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали
на него, подобно червям
на убитого в лесу.
Слушая, он смотрел через крышу пристани
на спокойную гладь тихой реки; у того её
берега, чётко отражаясь в сонной воде, стояли хороводы елей и берёз, далее они сходились в плотный синий лес, и,
глядя на их отражения в реке, казалось, что все деревья выходят со дна её и незаметно, медленно подвигаются
на край земли.
Брат убитого сидел, не шевелясь, и пристально
глядел на тот
берег.
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла
на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа
на земле, молчали,
глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
Пантелей и Вася сидели
на крутом
берегу, свесив вниз ноги, и
глядели на купающихся.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь
берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал
на колени старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил
на камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег
на спину и,
глядя в небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами
глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот чистый, богатый, блестящий золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь,
на берегу реки, что в город не пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
Нервно подергивая плечами, приемщик надтреснутым голосом рассказывал о том, как голодали крестьяне, но Фома плохо слушал его,
глядя то
на работу внизу, то
на другой
берег реки — высокий, желтый, песчаный обрыв, по краю которого стояли сосны.
— Человек должен себя
беречь для своего дела и путь к своему делу твердо знать… Человек, брат, тот же лоцман
на судне… В молодости, как в половодье, — иди прямо! Везде тебе дорога… Но — знай время, когда и за правеж взяться надо… Вода сбыла, — там,
гляди, мель, там карча, там камень; все это надо усчитать и вовремя обойти, чтобы к пристани доплыть целому…
Стоим это ночью в цепи… Темь — зги не видно… Тихо… Только справа где-то, внизу, море рокочет… И чем шибче бьются валы, тем спокойнее
на душе. Знаешь, когда бурный прибой, то и неприятель
на берег с судов не высадится, значит — со стороны моря не бойся, только вперед гляди-поглядывай.
Река ревет;
Могучий ток его несет
Вдоль
берегов уединенных,
Где
на курганах возвышенных,
Склонясь
на копья, казаки
Глядят на темный бег реки —
И мимо их, во мгле чернея,
Плывет оружие злодея…
— И откуда у них что берется? — удивлялся Порша. — Ведь и
на берег, почитай, совсем не выходят, а,
глядишь, все жуются… Оказия, да и только!..
Около часу пришла Линочка; и хотя сразу с ужасом заговорила о трудностях экзамена, но пахло от нее весною, и в глазах ее была Женя Эгмонт,
глядела оттуда
на Сашу. «И зачем она притворяется и ни слова не говорит о Эгмонт!.. Меня
бережет?» — хмурился Саша, хотя Линочка и не думала притворяться и совершенно забыла и о самой Жене, и о той чудесной близости, которая только что соединяла их. Впрочем, вспомнила...
Надежда Федоровна надела свою соломенную шляпу и бросилась наружу в море. Она отплыла сажени
на четыре и легла
на спину. Ей были видны море до горизонта, пароходы, люди
на берегу, город, и все это вместе со зноем и прозрачными нежными волнами раздражало ее и шептало ей, что надо жить, жить… Мимо нее быстро, энергически разрезывая волны и воздух, пронеслась парусная лодка; мужчина, сидевший у руля,
глядел на нее, и ей приятно было, что
на нее
глядят…
Арефа отыскал постоялый, отдохнул, а утром пошел
на господский двор, чтобы объявиться Гарусову. Двор стоял
на берегу пруда и был обнесен высоким тыном, как острог. У ворот стояли заводские пристава и пускали во двор по допросу: кто, откуда, зачем? У деревянного крыльца толпилась кучка рабочих, ожидавших выхода самого, и Арефа примкнул к ним. Скоро показался и сам… Арефа, как
глянул, так и обомлел: это был ехавший с ним вершник.
Как ни выбивался злой дух из последних сил своих, чтобы подмануть христианскую душу, это не удалось ему, потому что, хотя он и очень верно подражал человеческому голосу, но прежде чем рыбаки,
глядя на гаванскую церковь, окончили ограждающую их молитву,
на правом
берегу в Чекушах пропел полночный петух, и с его третьим криком и виденье и крики о помощи смолкли.
Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто не обращает
на меня внимания, подошел к перилам, но не с той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне казалось страшным, — а к другой, и стал
глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую; помню, что недалеко от моста, у
берега, я заметил причаленную лодку, а в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий
на солнце, перегнувшись с края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то не очень большое, какую-то продолговатую темную вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но, всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта вещь была — Давыд!
Даже в городах, например, в Москве, когда тронется мелководная Москва-река, все ее
берега и мосты бывают усыпаны народом; одни сменяются другими, и целый день толпы зрителей, перевесившись через перилы мостов, через решетки набережной,
глядят — не наглядятся
на свою пополневшую Москву-реку, которая в водополь действительно похожа
на порядочную реку.
Минуло два, три года… прошло шесть лет, семь лет… Жизнь уходила, утекала… а я только
глядела, как утекала она. Так, бывало, в детстве, устроишь
на берегу ручья из песку сажалку, и плотину выведешь, и всячески стараешься, чтобы вода не просочилась, не прорвалась… Но вот она прорвалась наконец, и бросишь ты все свои хлопоты, и весело тебе станет смотреть, как все накопленное тобою убегает до капли…
Хотя он и не советует мне гулять по ночам, но все же иногда я выхожу огородами
на берег Волги и сижу там, под ветлами,
глядя сквозь прозрачную завесу ночи вниз, за реку, в луга.
Угрюмо, сосредоточенно
на берегу стояло десятка два мужиков-богачей, бедняки еще не воротились с поля. Суетился, размахивая посошком, вороватый, трусливый староста, шмыгал носом и отирал его рукавом розовой рубахи. Широко расставив ноги, выпятив живот, стоял кряжистый лавочник Кузьмин,
глядя — по очереди —
на меня и Кукушкина. Он грозно нахмурил брови, но его бесцветные глаза слезились, и рябое лицо показалось мне жалким.